|
Добавить
произведение
Комментарии
Игорь Алексеев
Саратов
<<на главную
| * * * Появляются издалека,
Миновав горизонта покатость.
Над тобою мои облака -
Моя ревность, моя виноватость
Уходящему полдню вослед
Они крыльями машут своими.
У меня ничего больше нет,
Кроме женщины, видимой ими.
Видно им отпускное жилье
И твое бесноватое платье,
И на галечном пляже твое,
Обращенное к солнцу, распятье.
Не двои свою жизнь, не двои.
Не расскажут о грехопаденье
Безответные слуги мои -
Облака, миражи, наважденья.
Как их ждет все мое существо!
Мне бы тени, затмения мне бы!
Только на небе нет ничего.
Три недели, как чистое небо.
И ко мне не придут облака,
Опадут, разомкнуться до срока.
Слишком тяжесть для них велика.
Слишком небо над ними высоко
* * *
Комканье сладкой бумажки.
Пауза, фраза, длиннота.
Есть у фарфоровой чашки
Высоковольтное что-то.
Необоримо жестоки
Наживо пересекутся
Неимоверные токи
Хрупкостью чайного блюдца.
Сдвинутся чашка и блюдце -
Может случиться несчастье.
Стоит к плечу прикоснуться,
Бережно тронуть запястье.
Край болевого порога
Виден в тени разговора.
Но не допустит ожога
Чайный прибор из фарфора.
Автопортрет
Скрывая шрам смертельного изъяна,
Внушая страх окрестной детворе,
огромная больная обезьяна
в своей подземной прячется норе.
Стыдясь необоримого увечья,
Но, сознавая тождество пород,
В попытке говорить по-человечьи,
Она кривит свой безобразный рот.
Сплетаются чудовищные руки.
Проскальзывает судорога плеч.
Лишь иногда в рычанье слышны звуки,
Слегка напоминающие речь.
Восторг пронзает бедную увеку.
Она дрожит, смердит, как сатана.
И не дай Бог увидеть человеку,
Как жутко улыбается она.
* * *
Отторгнуты от вечных древ,
Подобны этим листьям желтым,
Перед пространством распростертым
Мы существуем, умерев.
Над нами межсезонья власть.
Не в силах с ветром мы сражаться.
И на ветвях не удержаться
Нам, и на землю не упасть.
* * *
Что-то есть от возрастного ценза,
И от комсомольского значка,
Что-то есть в обычном слове "Пенза"
От локомотивного гудка.
Что-то от газетного киоска,
Рядом с магазином "Спорткультторг".
Рельсов синеватая полоска…
Сердце разрывающий восторг...
Жизнь, перечисление деталей
Быта удивительной страны,
Жжет от головы до гениталий
Спицей ностальгической вины.
Свет дробит вокзальных окон призма.
Бродит между верстовых столбов
Призрак развитого коммунизма.
Сызрань, Пенза, Ртищево, Тамбов…
* * *
Подчиняясь веленью извне
Оживают цветы из бумаги.
Тихо барышня стонет во сне.
Что мерещится ей, бедолаге?
Где она промышляет теперь?
Лишь минуту назад хохотала,
И дышала, как раненый зверь.
Опадала и снова взлетала.
По каким рассекает кругам
Ее разум, грехом вдохновенный?
Мы во сне равнокрылы богам.
Мы во сне равновесны вселенной.
Я ловлю очертания сна.
Я спускаюсь по зыбкому склону.
Я найду, где блуждает она,
По ее бесноватому стону.
* * *
Мой давний друг, издерганный Адам,
Владелец мотоцикла и косухи,
Страдающий от пьяной депрессухи,
От ревности к подержанной мадам,
Которую не в силах исключить
Из сложной человеческой системы…
А, впрочем, разговор на эти темы
Навряд ли вас способен отлучить
От созерцанья дымного столба,
От изученья чучела лангуста
И от оценки истинности бюста
Попутчицы какого-то жлоба…
И, как меня на слове ни лови,
Нет проку от божественного дара.
И все мы ждем: собака ждет удара,
Мужчины - водки, женщины - любви.
* * *
Я наблюдал, как ты спала.
Луна дробила очертанья
Твои. Пересеклось дыханье,
И черной струйкой потекла
из-под запястья кровь твоя.
Мне стало ясно до озноба,
Что в теле шевельнулась злоба -
У злобы острые края.
* * *
Хотя еще далек кураж
Плодово-ягодного вала,
Вершина лета миновала,
Настало время распродаж
В салонах летнего тряпья,
И обуви в ассортименте
Жаль, что на эдаком моменте
В карманах лишних ни копья.
А то бы я вошел в игру.
Наторговавшийся до тика,
Я б из прохладного бутика
Довольный вышел на жару
Свеж, как подстриженный газон,
В рубашке с солнечным отливом…
Да, я бы выглядел счастливым.
С учетом скидки на сезон.
* * *
Тряхнуло беглого подростка
От стоп до кости теменной.
Так век об век ударил жестко
Тяжелой сцепкой поездной.
И братство в тамбуре вагонном,
Где хлоркой и мочой разит,
Простилось с миром заоконным -
Транзит, сограждане, транзит.
Завязывается узлом
Неведомое расстоянье
До остановки "Покаянье",
А за надтреснутым стеклом
Разновеликий лес частит,
Дорожный ветер стервенеет,
То ель сквозь иней зеленеет,
То речка подо льдом блестит.
* * *
Затор. Не подобраться к Крытому.
Здесь не торопится никто.
"Ремонт дороги". "Розлив битума".
Мадам в оранжевом манто
С отполированной лопатою
Идет туда, бредет сюда.
Она от тяжести горбатая,
Она для жизни староватая,
Она для смерти молода.
Она латает швы и трещины,
В дымящем возится говне.
Я ненавижу эту женщину -
Она напоминает мне
Про труд и муки бесконечные
И про суму и про острог,
И отчего во веки вечные
Ни баб в России, ни дорог.
|
|
|
* * *
Последний доктор входит в наш подъезд,
Где виснут клочья вырванной проводки.
И, судя по медлительной походке,
последний доктор не из наших мест.
К его услугам мыло и вода.
Мрачна его презрительная мина.
Бесчувственный, он чище хлорамина,
он холодней искусственного льда.
Он не попросит пищи и питья.
Он не оценит мзды в слепом конверте.
Он вынимает инструменты смерти.
Он прячет инструменты забытья.
Он нам приносит смуту и урон.
Он нам приносит бедность и потери.
Ему плевать на то, что наши двери
не приспособлены для похорон.
И, уходя в мигающую тьму,
сливаясь с испаряющимся ядом,
он каждого из нас отметит взглядом,
Надежды не оставив никому.
* * *
Пойми, мне эта ноша тяжела.
Мне не у кого выпытать прощенья.
Я для тебя не просто искушенье,
Я - страх ночной, летящая стрела,
я - вещь во тьме, я - дьявол среди дня,
я - бред, я - холодок опасной бритвы.
Поверь, я слышу все твои молитвы
во имя отторжения меня.
Но я когтей своих не тороплю,
я жду, моя надежда не пропала.
И знает сердце черного опала,
как зло и страшно я тебя люблю.
* * *
Весна шагает, тащится, смердит.
Я остро ощущаю в день ненастный:
от родины, безумной и опасной,
теперь меня ничто не защитит.
В ее гнилых, обоссаных дворах
блуд, суицид, голодная богема.
Ее больная нервная система
легко проводит ненависть и страх.
И не проводит радость и покой.
Кривая даль, кривые километры.
Какие злые породили ветры
все тех, кто на нее махнул рукой.
Мне так легко все это понимать.
Но я сквозь мат, сквозь лай, сквозь свист позорный
люблю ее, как мальчик беспризорный
до смерти любит спившуюся мать.
* * *
Прогулка по парку. Из листьев опавших венок,
скрывающий прядь цвета соли и черного перца.
Нахальные птицы хватают свое из-под ног,
чуть позже - из рук, а потом вырывают из сердца.
И женщина рядом, с такой же дырою в груди,
ведет за собой череду восклицательных знаков.
И правому левый - зеркален, почти одинаков,
но знаки излишни, молчание ждет впереди.
Их бедный ребенок все слышит, все чувствует, зрит,
обучен с пеленок безжалостной лживой науке,
он, как бы играя, цепляет их вялые руки,
но ширится пропасть, и чадо над бездной летит.
* * *
Черный город вдоль мертвого моря плывет.
Слышны стоны опор, слышен хруст камыша.
Где-то девочка что-то такое поет,
от чего у меня обмирает душа.
Поднимаются воды к пологим горам,
рукотворное море срезает гряду.
Осыпается брег, разрушается храм,
и сюда я уже никогда не приду.
Раздается паромный кочующий зык.
И волна за волной поднимает черту.
Бесполезный, беспомощный русский язык,
словно бедный моллюск, умирает во рту.
Тихо девочка что-то доплачет свое,
лихо свистнет в ночи, оседлает метлу.
Вслед за нею стеной полетит воронье,
заскрежещет холодный металл по стеклу.
Как ручная граната рванет голова.
И посыпется меченый прах из горсти.
Успокоится дух, и родятся слова,
и прошепчешь: ослаби, остави, прости.
* * *
Пусть юродствует ложь, Небеса вызывая на битву.
Пусть хлопочет пчела у наполненных солнечных
сот.
Не узнать никому, что ты ищешь, читая молитву,
Умирая во сне, до каких ты восходишь высот.
И в приюте каком успокоятся мысли - скитальцы.
Чуть темнеют ресницы - привратники сомкнутых
вежд.
Опадает рука, шевелятся печальные пальцы,
Будто бы осторожно касаются райских одежд.
* * *
Я вызнал дно всех мусорных корзин,
Когда стремился из воришек в воры.
Я пробивал бетонные заборы,
Я рельсы разгрызал, я пил бензин.
А что теперь? Я плачу над кино,
Где умирают бедные солдаты.
Не может быть, что в этом виноваты
Болезни, возраст, нервотрепка, но,
Я помню свет люминесцентных ламп
И разговор про среднюю летальность,
Когда вернулись страх, сентиментальность
И надоевший пятистопный ямб,
Как способ мыслить. Впрочем, этот мир
Не признает поэзии, как дела.
Толпа поэтов сильно поредела.
Иные времена - иной кумир.
Мне незачем подыскивать словцо
К размеру поэтической тирады.
Мне нужно пить бензин, ломать преграды,
Грызть рельсы, пачкать мусором лицо.
* * *
Таких красивых баб в Саратове штук пять.
Или четыре, нет, три, две, одна такая!
Как оказалась ты на кольцевой трамвая?
Нет денег на такси? Есть воля казнь принять?
Намного все же ты, чем кажешься, старей.
Нечеткий маникюр, морщинки, подбородок
Но так ты далека от остальных уродок!
Как далека Москва от этих фонарей.
Твой черный лимузин ржавеет в гараже.
В чужих домах живет твоих служанок стая.
Пожалуйста, уйди! Уйди, не жди трамвая -
Нет времени уже, нет времени уже…
* * *
Как изменилось существо
Нетерпеливого мальчишки.
Я в этом пыльном городишке
Давно схожу за своего.
Я изучил его черты
Чуть больше чем за четверть века.
Будь то герой, будь то калека -
Я здесь со многими на "ты".
Я здесь топчу асфальт и грязь,
И местным кланяюсь указам,
И заводским тяжелым газом
Дышу, болезненно кривясь.
И здесь, когда горячий шар
Заката тонет в дымных сгустках,
В крови татар, евреев, русских
Распределяется угар
Количеством снотворных доз.
И чудится в парах бензина:
Что, будто брошенная псина,
Гремит цепочкой бензовоз.
И жизнь кончается сама,
Как в парке гибнущем аллея.
И здесь я медленно старею
И выживаю из ума.
* * *
Миг этот непредсказуем
И для меня и для Вас.
Мы отстраненно танцуем
Коммунистический вальс.
Буханье маршей и гимнов
Слушать сейчас не резон.
Вальс нам поет Ибрагимов
И подпевает Кобзон.
В дымке дешевеньких спреев.
Пьем музыкальный нектар.
При коммунизме евреев
Не было, как и татар.
Все мы - советские братья.
Боже, подходит то как
К вашему польскому платью
Мой югославский пиджак.
Ваша несмелая ручка,
Хрупкая, как круасан.
Вы не продажная сучка,
Я не конкретный пацан.
Пьяные люди, как дети
Роются в рыбьих костях.
На первомайском банкете
Мы задержались в гостях.
Пьяные, просто до скотства,
Все это - люди свои.
Вот он, герой производства.
Вот он, полковник ГАИ
Верить сейчас невозможно
В уничтоженье страны.
Пальцы мои осторожно
Ищут ложбинку спины.
* * *
Среди ночных кровососущих ртов
Я утопаю в мягких, душных лапах,
Когда закат распространяет запах
Багрово-черных ведьминых цветов.
Их лепестки смертельны, только тронь.
Их стрелы бьют все выше, все свободней,
Их корни достигают преисподней,
Передавая дьявольский огонь.
Змеится стебель, кротко к телу льнет,
Пронзает плоть, пускает яд по вене -
И сердце подготовлено к измене,
И голова болеть перестает.
Так хочется опомниться, уйти,
Остановить больное привыканье.
Но невозможно задержать дыханье,
И невозможно взгляда отвести.
| написать автору
| оставить комментарий |
|
